Источник: VADEMECUM
1002
27.03.2018 - Академик Михаил Давыдов – о преемственности поколений
Отставка главы НМИЦ онкологии им. Н.Н. Блохина Минздрава России Михаила Давыдова в ноябре 2017 года стала символом нового жесткого курса министерства в отношении руководителей подведомственных учреждений. За год до этого академик Давыдов проигнорировал общую рекомендацию Минздрава главам федеральных центров очистить коллективы от прямых родственников либо уволиться самим в соответствии с антикоррупционным постановлением правительства №568. Глава НМИЦ и его сын Михаил Давыдов, возглавлявший ключевое подразделение центра – НИИ клинической онкологии, вопреки предписанию, остались на своих постах. Статус-кво сохранялся ровно год – как только истек действующий контракт Давыдова-старшего, Минздрав в одночасье с академиком расстался. В первом после отставки интервью Михаил Давыдов эксклюзивно рассказал о том, почему пренебрег рекомендациями начальства, об отношении к преемнику и начавшейся в НМИЦ реформе.
Содержание
«У МЕНЯ ОЩУЩЕНИЕ, ЧТО Я С АВИАНОСЦА ПЕРЕСЕЛ В ЛОДКУ»
– После ухода из НМИЦ вы говорили, что оставите практику, будете охотиться, но уже в этом году заняли позицию главного онколога сети клиник «Медси». Устали отдыхать?
– Одно другому не мешает. На охоту времени действительно больше, и это хорошо. Да, я сейчас оперирую в «Медси», но не только там. Как говорится, продаюсь за деньги. Сегодня сделал громадную операцию на базе Боткинской больницы. Так что заняться есть чем. Сейчас вот руководство Республики Узбекистан пригласило меня обучать молодых хирургов. Возможно, поеду туда вахтовым методом на недельку, надолго не получится – у меня здесь мать 92 лет, не хочу надолго ее оставлять.
– В декабре ГК «Мать и дитя» объявила о том, что вы начинаете у них консультации больных, но потом вы это сотрудничество опровергли. Были все‑таки планы перейти к Марку Курцеру?
– У нас действительно была встреча с Марком Аркадьевичем, у него очень хорошее, элитное учреждение, но оно все‑таки более нацелено на тематику «мать и дитя». А те структуры, в которых я сейчас работаю, более адаптированы к привычным для меня задачам. Хотя тоже есть проблемы – большой хирургии у них никогда не было. Вообще, конечно, объем задач и работ несопоставим с тем, что было раньше, – у меня иногда возникает ощущение, что я с авианосца пересел в лодку.
– В онкоцентре бываете?
– Нет. В последний раз я там был в день отставки, когда сразу оставил все свои посты: директора онкоцентра, главного внештатного онколога Минздрава России, главы Ассоциации онкологов России и Ассоциации директоров центров и институтов онкологии и рентгенорадиологии стран СНГ и Евразии.
– Говорят, о непродлении своего контракта вы узнали буквально накануне отставки, получив телеграмму из Минздрава. Так и было?
– Да, мне сообщили, что контракт продлен не будет, но кто станет новым директором центра, я не знал до последнего. Приехала комиссия во главе с Татьяной Яковлевой, пришел наш отдел кадров, обстановка праздничная, цветочки. И вот заходит Ваня (Иван Стилиди, новый директор НМИЦ онкологии им. Н.Н. Блохина.), которого я до этого держал на расстоянии, потому что он как‑то проявил себя неважным образом. Встает в центре зала. И зачитывают приказ о его назначении директором. То есть Стилиди, минуя позицию заместителя, из заведующего отделением вырос до директора. Он тут же стал рапортовать, что только с Минздравом видит будущее развитие центра и так далее. Ну обычная процедура. Конечно, он был в курсе, мог бы ко мне подойти и сказать: «Вот такая ситуация, мне сделали такое предложение».
И мы бы обсудили с ним варианты решения этой проблемы. Но он этого не сделал. Правда, через 20 минут после объявления подошел ко мне: «Как будем работать, Михаил Иванович?».
Я ответил: «Никак». Есть вещи, которые я не переношу, и торговаться не буду ни при каких обстоятельствах. Я сказал, что поддерживаю решение Минздрава, назначили действительно профессионального человека, хотя он и не полноценный управленец, а завотделением, но учитывая такую тональность по отношению ко мне, не считаю возможным работать в структуре Минздрава и ухожу в отставку.
– Вы держали Ивана Стилиди на расстоянии из-за того, что он выступил против назначения вашего сына директором НИИ клинической онкологии?
– За год до этого молодого Давыдова избрали директором института. Конечно, специалист Иван неплохой, мой ученик, хорошо обученный хирург, но по другим качествам хромает на обе ноги. Он немножко сибарит, есть в нем нарциссизм. Давыдова‑младшего тогда избрали на совете тайным голосованием 56 человек. Ваня тогда выступил: «Я призываю не голосовать!» Выступил против своего шефа, учителя, который его вырастил от аспиранта до член‑корреспондента РАН. Но он тогда действительно полностью соответствовал этому уровню – и интеллектуально, и профессионально. По человеческим качествам, правда, как оказалось, провал полный. Он, как и все мои ученики, везде со мной. Я его сделал и завотделением абдоминальной хирургии. Но время идет, у людей меняются задачи, мотивация, психика, уровень жизни.
– Но на том, чтобы директором НИИ клинической онкологии коллектив выбрал вашего сына, настояли вы?
– Как я мог настоять? Это же тайное голосование. Да, я выдвинул его кандидатуру. Выступая на ученом совете, я сказал: «Я понимаю всю деликатность момента, так как директором института избирается мой сын. И по логике вещей он должен был дольше поработать завотделением, прежде чем занять эту должность, но у меня нет на все это времени. У меня заканчивается срок полномочий, поэтому я предлагаю его кандидатуру. Если вы мне не доверяете, я не имею права быть директором центра, я тут же уйду». И его избрали
– С членами РАН перед избранием Михаила Михайловича член-корреспондентом вы тоже говорили?
– Нет, конечно. Как можно договориться с тысячей человек? Здесь опять же было тайное голосование, и я не мог на него повлиять. Выставили кандидатуру молодого Давыдова, он в то время уже был директором института, доктором наук. Дальше было голосование секциями. Ну, может быть, в какой-то степени сработала моя фамилия, но, безусловно, не в такой, как об этом принято считать.
– Согласитесь, Михаил Михайлович действительно построил стремительную карьеру: в 33 года – доктор наук, директор ключевого для онкоцентра НИИ, член-корреспондент РАН. Неужели обошлось без вашего участия?
– Конечно, мое участие в его профессиональной судьбе присутствует. Это я хотел, чтобы он стал хирургом и пошел по моим стопам. Но мой сын оправдал все мои надежды, он предмет моей гордости, в свои годы блестящий хирург. Он очень коммуникабельный человек и был бы отличным руководителем института, у него хороший коллектив единомышленников, заведующих отделениями. Он – лучшее, что я сделал в своей жизни. Его «вина» во всей этой истории только в том, что он мой сын.
«ОНИ ГРАМОТНО СЫГРАЛИ В ТУ ИГРУ, В КОТОРУЮ СЫГРАЛИ»
– Почему в 2016 году, когда Минздрав разослал всем руководителям подведомственных учреждений письмо с рекомендацией уволить родственников или уволиться самим, вы не послушались?
– Я сказал: «Мы не сосисками торгуем, мы – федеральное медицинское учреждение». Мой сын – хирург, он не допущен ни к каким финансам, ни к какой хозяйственной деятельности, он просто ведет клиническую и научную работу. Почему я должен его увольнять? Это предательство по отношению к нему, он пошел за мной, веря мне. Это не семейственность, а коллегиальность и преемственность. Как бы я потом смотрел ему в глаза? Это была моя инициатива, чтобы он стал директором института. Я видел, что он созрел. И в целом вся эта акция, направленная сначала на РАН, а затем и на директоров федеральных центров, на мой взгляд, была позорной. Кто-то тенденциозно сообщил президенту о том, что есть коррупция, что детей академиков выбирают в РАН. Но никто в докладе не уточнил, что выборы в академии проходят тайно и что избрали действительно лучших, причем менее 2% от всех участвовавших.
– Помимо семейственности, вас тогда обвинили в завышении цен на приобретаемое центром оборудование, в том, что врачи онкоцентра вымогают деньги у пациентов, а ваша семья владеет огромным поместьем Давыдово в Смоленской области. Основания для этого были?
– Нет, это была спланированная кампания. Да, Счетная палата находила у нас технические ошибки – например, оказалось, что за светильники мы переплатили 650 тысяч рублей. Но была и экономия – на циклотрон мы потратили вдвое меньше того, что было на него выделено, но это тоже нам вменили в вину. Да, к нам приходили представители Генпрокуратуры, ФСБ, но ничего не было выявлено, и никаких серьезных претензий к нам не было. Что касается пациентов, то здесь ситуация такая. Пациент из региона должен поступать к нам, имея анализы на руках. Если их нет, у него есть три варианта: ехать обратно в регион и делать там анализы по ОМС, сделать анализы платно в одной из коммерческих клиник Москвы или сделать их тут же на месте, у нас, по договору оказания услуг. Это что, вымогательство? Усадьба Давыдово не принадлежит нашей семье, это коллективная собственность, в которой участвуют примерно 12 человек. Такое название она получила, потому что я в свое время собрал своих друзей, которые, как и я, увлекались охотой, мы нашли средства, создали это хозяйство. Но из этого раздули скандал, который ничего общего с реальностью не имеет.
– Вы проигнорировали рекомендацию Минздрава, но, тем не менее, рассчитывали, что вместе с сыном останетесь в онкоцентре?
– Конечно, я понимал, что все это берется на карандаш и для меня это последний год работы. Я мог поступить более политизированно, попросить, извиниться, уволить сына. Варианты были, но я не стал этого делать. Есть люди, которые могут адаптироваться к конъюнктуре, но я никогда не умел этого делать. Поэтому они очень грамотно дождались окончания моего контракта и сыграли в ту игру, в которую сыграли.
– И в течение предшествующего отставке года не было никаких намеков?
– Намеков не было. Но на одной из встреч Вероника Игоревна мне прямо сказала: «Мы вас больше не назначим». Я спросил: «Может быть, вы назначите Михаила Михайловича?» Она ответила: «Нет, его мы тоже не назначим». Так что все было ясно.
– Прямо перед вашей отставкой, в ноябре прошлого года, вы вдруг вручили Рамзану Кадырову Золотую медаль им. Н.Н. Блохина – за выдающиеся заслуги в области онкологии. Тогда это было многими расценено как ваша попытка найти поддержку у главы Чечни. Дело было в этом?
– Нет, с Кадыровым никогда не встречался. Я поехал в Чечню впервые в жизни как главный внештатный онколог Минздрава РФ вместе с академиком Мамедом Алиевым, чтобы посмотреть новый республиканский онкодиспансер, который Кадыров построил в Грозном. Мы вместе с министром здравоохранения Чечни посмотрели это учреждение и в целом изучили систему оказания онкологической помощи в республике. Центр действительно оснащен по последнему слову, и через министра здравоохранения я передал Кадырову благодарность и медаль. Это была моя обычная работа как главного внештатного специалиста Минздрава.
«ОНКОЦЕНТР ПРЕВРАЩАЕТСЯ В ТАШКЕНТСКИЙ ВОКЗАЛ»
– Чем сейчас занимается Михаил Михайлович?
– Как только я ушел, новое руководство быстро создало для него условия унизительного характера, и он подал в отставку с поста директора института. Сейчас он там работает завотделением, и пусть работает. Конечно, он недоволен этой ситуацией, но я ему сказал: «Работай, ты еще не в том возрасте, чтобы уходить, за тобой твои ученики и коллеги».
– Помимо сына вы рассматривали кого-то из своих учеников в качестве вашего преемника на посту директора онкоцентра?
– Конечно. Достойных кандидатов очень много. Это и Сергей Алексеевич Тюляндин (глава Российского общества клинической онкологии), и Константин Константинович Локтионов (заведующий отделением клинических биотехнологий НМИЦ), с которыми я смог бы работать. Меня обвиняли: мол, папа оставляет сыну в наследство онкоцентр. А что я ему оставлял? Геморрой сплошной, риски, нагрузки, бессонные ночи. Центр – это мое детище, я хотел, чтобы он остался в надежных руках. Иван Стилиди, повторюсь, профессиональный человек, но другого склада. Он вписывается в конъюнктуру, будет советоваться с Минздравом по каждому вопросу. При этом сейчас там полностью поменялась дирекция, ушли многие талантливые люди, которых я в свое время привлек. Вслед за мной ушел главный врач Владимир Юрьевич Сельчук, ушли Арсен Расулов, специалист номер один по колопроктологии в нашей стране, многие заведующие отделениями. Мне жалко онкоцентр – при новом руководстве он превращается в ташкентский вокзал.
– Ваши коллеги, руководители других федеральных центров, говорят о вас как о блестящем хирурге, но считают, что вы все‑таки недостаточно внимания уделяли административным вопросам. Вы согласны с такой оценкой?
– Нет, это неправда. Все административные вопросы решались очень быстро. Другое дело, что шестичасовых совещаний я никогда не проводил, делегировал полномочия, но всегда держал в голове, кто и за какой именно вопрос отвечает в центре.
– В каком состоянии вы передали онкоцентр преемникам?
– В отличном. Центр оснащен по последнему слову. В прошлом году, как раз перед отставкой, я лично добился выделения 3 млрд рублей на завершение строительства НИИ детской онкологии и гематологии. Так что они получили полноценно работающее учреждение, смогут ли они им успешно управлять – другой вопрос.
«ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ВХОД ОНКОЦЕНТРА БЫЛ ЗАБИТ ДОСКАМИ, ПАНДУС ПРОВАЛЕН – В ОБЩЕМ, КОШМАР»
– Вы проработали в онкоцентре 40 лет, прошли путь от ординатора до директора. Кто помог вам сделать такую карьеру?
– Я всегда был очень активным студентом, много дежурил, оперировал. Конечно, был большого мнения о себе, не всегда оправданного. Но при этом был очень требователен к себе, мне никогда до конца не нравилось, что и как я делаю, всегда хотелось сделать лучше. Это, наверное, и помогло мне разработать те хирургические технологии, которые сейчас считаются передовыми. В 1988 году, когда я защитил докторскую диссертацию, Николай Николаевич Блохин предложил мою кандидатуру на должность заведующего отделом грудной хирургии, я отрабатывал новаторские для того времени операции на пищеводе, желудке, легких и трахее. А в 1993 году тоже по настоянию Блохина стал директором НИИ клинической онкологии. Он тогда вызвал меня и сказал: «Ты знаешь, у нас уходит директор института Вадим Николаевич Герасименко, и кроме тебя я не знаю у нас ни одного молодого профессора, кто бы работал по всем профилям и мог бы его возглавить».
– То есть с Блохиным у вас были хорошие отношения?
– Да, Николай Николаевич относился ко мне очень нежно, хотя первые шесть или семь лет воспитывал меня жестко на каждой научной конференции. Я тогда был младшим научным сотрудником и пытался делать новаторские операции, а Николай Николаевич был против, например, хирургии пищевода, он считал, что смертность от этой операции очень высокая и перспектив здесь нет. Но потом, правда, когда увидел одну из наших операций, поменял свое мнение. А в последние годы он очень часто ходил ко мне на операции. Вообще, я считаю, что повторил его судьбу от начала до конца: он был директором центра и президентом АМН СССР, и я занимал эти посты, его некрасиво ушли, и со мной обошлись точно так же.
– А почему «ушли» Блохина?
– Он выступил тогда очень резко против пропаганды нового «метода лечения рака» – вакцины, основанной на печени акулы. Был такой деятель, создатель этой вакцины – Александр Гачечиладзе, который пропагандировал эту вакцинацию как эффективный метод против опухолей. И многие руководители нашей страны вводили ее себе как легкий иммуностимулятор. В Грузию везли толпы умирающих на носилках, чтобы они могли получить этот препарат. Был даже приказ министра здравоохранения СССР Чазова испытывать его в трех онкологических центрах страны, в том числе и в нашем. И вот тогда Николай Николаевич оказался единственным, кто резко выступил против этого препарата. Блохин прямо сказал, что это шарлатанство и что американцы доказали неэффективность этого метода много лет назад. Его начали кошмарить, и он ушел с поста президента Академии медицинских наук и директора центра.
– После Блохина онкоцентр возглавил Николай Трапезников. Как у вас тогда сложились отношения с новым начальством?
– Неважно, я с ним воевал все время, потому что у нас были разные точки зрения на развитие – и науки, и клиники. Он был классический ученый, организатор, далекий от полостной хирургии. А что такое большая полостная хирургия? Это осложнения, смерти. Конечно, были разногласия.
– Однако именно вы оперировали Трапезникова, когда у него был обнаружен рак. Как так сложилось?
– В 2001 году Николай Николаевич действительно тяжело заболел – у него был рак толстой кишки со множественными метастазами в печень. И вдруг он потребовал, чтобы его оперировал я. В то время у нас как раз проходила Европейская конференция по колопроктологии. Я ему говорю: «Николай Николаевич, все знают о наших с вами отношениях, знают, что мы в ссоре, чуть что, скажут: я вас зарезал. У нас конференция, итальянцы, немцы, давайте организуем международную бригаду – они вас шикарно прооперируют».
Он: «Нет, только ты. И все». В итоге я его оперировал, успешно, он прожил чуть больше года, вернулся на работу, но отношения стали еще хуже. Ревность сумасшедшая была ко мне. И когда он уходил, то назначил исполняющим обязанности директора не меня, а моего заместителя Владимира Юрьевича Сельчука.
– Как же вы все‑таки стали директором?
– Когда Николай Николаевич уже был в реанимации, к нему пришли его ученики – очень известные сейчас ребята, среди которых был академик Джамиль Алиев, и уговорили, чтобы он поменял свой приказ и назначил меня. Мы вместе учились в аспирантуре и были большими друзьями. Трапезников их послушал. Потом были выборы, и меня избрали, уже официально, директором с громадным кворумом. В 2001 году я возглавил центр – он тогда был в плохом состоянии. Практически 10 лет не обновлялось оборудование, ничего не ремонтировалось. Центральный вход был забит досками, пандус провален – в общем, кошмар. Денег тоже не было, кругом разруха. И вот благодаря усилиям и поддержке моих друзей все удалось привести в порядок. Помогали чем могли – как‑то пригнали нам пять машин металлолома. А уже в 2007 году я был избран президентом РАМН, и тогда я пересмотрел регламент финансирования РОНЦ, привел его в порядок, и он стал одним из лучших центров не только в России, но и в Европе. Все то время, что онкоцентр оставался в структуре академии, было для него светлым.
– Почему же в 2015 году РОНЦ оказался в числе тех четырех федеральных центров, которые были переданы Минздраву?
– Это чисто моя вина. Тогда Академию медицинских наук слили с большой, а нас передали в ФАНО. В агентстве сидели чиновники, обстановка была не самая лучшая. И я стал инициатором перевода четырех центров РОНЦ, Бакулевский центр, НИИ нейрохирургии им. академика Н.Н. Бурденко и Научный центр здоровья детей. в Минздрав, мобилизовал директоров центров. Было проведено совещание у Путина, где я тоже выступал, и президент согласился на нашу инициативу. Я не мог ожидать, что в структуре профильного министерства все будет только хуже.
– Но у вас же всегда были напряженные отношения с Минздравом. Известно, что еще до прихода Скворцовой вы вступали в полемику и с Михаилом Зурабовым, и с Татьяной Голиковой.
– Да, потому что Зурабов начал напрямую бойкотировать академию – с момента моего избрания президентом РАМН. Он выдвигал Ивана Ивановича Дедова и, конечно, был недоволен, у нас возникла полная конфронтация. Не могу сказать, что у нас случались какие‑то конфликты с Татьяной Алексеевной, просто отношения были ровные – у нее другие политические задачи, она в большей степени финансист. Но нужно отдать ей должное, в свое время она нам очень помогла. Это благодаря ей мы одними из первых в стране построили ПЭТ‑центр – она выделила на него 480 млн рублей. А что касается Вероники Игоревны, то я был одним из первых, кто ее поддержал. Я всегда прямо указывал Минздраву на проблемы оказания онкологической помощи в России, говорил, что решать эти проблемы только силами главного внештатного специалиста – то же самое, что бороться с незаконным оборотом наркотиков силами внештатного специалиста по обороту наркотиков. При Минздраве должна быть создана служба организации онкопомощи. Я знаю, что у меня плохой характер, наверное, нужно быть более пластичным, дипломатичным, современным, политизированным, но меня начинает от всего этого тошнить. Это обстоятельство, которое мне мешает всю жизнь, но я никогда об этом не жалел. Я руководствуюсь принципом: «Делай что должен, и будь что будет».
